Святой Евгеньич. Как работает врач, которого знает весь уличный Петербург ‼💉💊
Двадцать лет Анатолий Евгеньевич Курковский лечит бездомных: осматривает, перевязывает, выписывает направления на «прожарку» и в тубдиспансер. Еще потихоньку подкармливает и одевает за свой счет. Весь уличный Петербург его знает. Мнение бездомных пациентов о докторе единогласное: «Евгеньич? Он святой!»
В маленьком коридоре не протолкнуться: все четыре стула заняты, рядом на полу тоже сидят люди. Те, кому не хватило места, стоят в проходе, прислонившись к стенам с позапрошлогодними плакатами. Кто-то переговаривается, кто-то тихонько дремлет, нахохлившись, как птица. Время от времени в тихих диалогах вспыхивают перебранки, как сигнальные огни, и так же быстро гаснут. В углу молодой мужчина переобувается, сложив рядом нехитрый скарб и стараясь привлекать к себе как можно меньше внимания. Он, судя по всему, и здесь в первый раз, и на улице недавно. Ему стыдно и неловко за себя, и он, возможно, еще думает об окружающих его людях «они». Остальная очередь — бездомные с солидным стажем уличной жизни: у кого 2-3 года, у кого и все 15.
Коридор с обшарпанным типовым линолеумом, дверью с проделанным в ней окошечком на шпингалете и наклеенным рядом на скотч бумажным Николаем Угодником — приемная здравпункта при больнице имени Боткина, единственного на Петербург поликлинического отделения, где принимают бездомных людей и бывших заключенных и оказывают им медицинскую помощь даже при отсутствии документов.
За дверью маленький кабинет со столом, кушеткой, вешалкой и ящиками с лекарствами. Чуть дальше по узкому коридору еще четыре стула, приставленных к стене с фотообоями (березки в поле), закуток со столом, заваленным разными вещами, туалеты, довольно просторная ординаторская с продавленным креслом, стульями, холодильником с лекарствами и двумя столами. Над одним висят в углу иконы.
Дальше по коридору за ординаторской две комнаты. Одна закрыта на замок, это бывшая грязная перевязочная для гнойных ран. Другая — чистая перевязочная.
Возвращаемся в первый кабинет. За столом с включенной лампой сидит седой мужчина в очках и записывает данные в журнал учета пациентов. Это заведующий здравпунктом Анатолий Евгеньевич Курковский.
Весной 2019 года здравпункту исполнилось двадцать лет. На сегодняшний день в штате числятся хирург, старшая медсестра и медсестра, врач-инфекционист и санитарка. Курковский — единственный, кто работает в отделении с самого начала его существования. Пять дней в неделю, с 9 утра до 15 часов дня он здесь: осматривает, вакцинирует, перевязывает, подлечивает бездомных людей, выписывает направления. Слушает их истории, утешает, дает советы, иногда по-отечески журит. Еще потихоньку подкармливает и одевает: что-то покупает за свой счет, многое приносят волонтеры или даже сами благодарные бездомные.
Весь уличный Петербург его знает. Мнение бездомных пациентов о докторе единогласное: «Евгеньич? Он святой!»
20 лет назад, в 1999 году на Синопской набережной заканчивала свою работу миссия организации «Врачи без границ». Пункт оказания медицинской помощи бездомным работал два года, с февраля 1997-го по 1999-й, в тесном сотрудничестве с молодой тогда благотворительной организацией «Ночлежка» и мэрией города. Теперь заморские благотворители потихоньку сворачивали деятельность: собирали лекарства и прощались с уличными пациентами, успевшими привыкнуть и к возможности получить помощь, не имея никаких документов, и к по-европейски богатому оснащению кабинета, и к вежливости врачей миссии.
«У них все было! — делится воспоминаниями Ростислав, очевидец и бывший пациент «Врачей без границ», по-прежнему живущий на улице. — Все лекарства, все, что хочешь. И йод прямо в банках, представляете? В огромных банках!»
Опираясь на опыт миссии «Врачи без границ», петербургский Комитет по здравоохранению издал распоряжение открыть здравпункт для «лиц БОМЖ и освобожденных из мест лишения свободы» в инфекционной больнице имени С. П. Боткина. Отделение было открыто. Сразу же в него пришел работать молодой врач Анатолий Курковский.
— Был в научном студенческом сообществе, закончил интернатуру. И работал обыкновенным инфекционистом в Боткина, в отделении. В 1999-м стали искать врачей, кто умеет с таким контингентом работать, чтобы продолжить дело «Врачей без границ». А к нам в больницу тоже очень много бездомных поступало: кишечная инфекция, простудные заболевания, ветрянка, менингит — все наш профиль. Брюшной тиф у нас был, слава Богу, не эпидемия, все сразу загасилось.
В первое время работа была масштабнее: не только в режиме амбулатории, но и в отделении. Принимали на лечение больных гепатитом и ВИЧ. Медицинское обслуживание радовало не только самих бездомных. В конце девяностых возможность вакцинировать, выдавать направления на «прожарку» (дезинфекцию и санобработку) и в тубдиспансер, без лишних проволочек устраивать инфекционных больных в больницу имела значение на уровне города.
Лишение тысяч бездомных людей медицинской помощи могло привести к эпидемиям брюшного тифа, туберкулеза и дифтерии, спровоцировать рост социально значимых болезней (ВИЧ, СПИД) и усилить социальную напряженность.
Сейчас дверь в отделение с бывшими палатами закрыта на замок, помещение простаивает пустым. Здравпункт работает в режиме поликлиники. Косметический ремонт был несколько лет назад и свое, похоже, отработал: со стен в процедурной сыпется штукатурка. О новом оборудовании никто и не мечтает. Лекарств и расходных материалов, бывает, не хватает: какой уж тут йод в банках! Единственное, что не обветшало за два десятилетия, — энтузиазм заведующего.
«Кто еще с нами возиться будет?»
— Кто на перевязку, заходите!
Перевязки следуют одна за другой. Во время каждой Анатолий Евгеньевич успевает поговорить с человеком, задать один-два вопроса про его жизнь. Простые, обычные «Ну как ты там?», «Где сейчас живешь?», «Как твой друг-то, с которым ты приходил?» Без спешки, без сухой бюрократии, без заигрываний. Они отвечают ему тем же: делятся последними новостями, благодарят. Кто-то чуть преувеличивает свои страдания при наложении бинта: «Ой, больно, больно, не могу, Евгеньич», чтобы получить отеческое «Ну потерпи, потерпи, почти все». С Евгеньичем можно выдохнуть, побыть слабым, пожаловаться. Улица такого не позволяет.
Всех, кто ждал в очереди, перевязали. На сегодня это самое сложное, хотя, бывает, приходят и с тяжелыми ранениями, и в острых состояниях. В среднем за день обращается 30-40 пациентов: кто с серьезным поводом, кто за бумажками. Все — к Евгеньичу. Здравпункт — адрес, в котором бездомный человек уверен. И новенькие на улице узнают о Миргородской, 3, бывает, быстрее, чем о точках раздачи горячей еды.
— Евгеньич, можно? — в окошко просовывается голова. — Мне это, на «прожарку»!
«Прожарка», или «баня» — санитарная обработка. Возможность избавиться от насекомых в одежде и на теле и почувствовать себя свежее. В Петербурге нет доступных районных душевых для бездомных людей, поэтому «прожарка» — процедура важная и многими бездомными любимая. Ограничений по ее посещению нет, единственное условие — направление. Курковский садится их оформлять.
— Евгеньич! Кушать хочется! Дай бутербродов, а! — громкий и уверенный стук в закрытое окошко.
— Ну что ты будешь делать! — беззлобно ругается Анатолий Евгеньевич, прерывает работу и идет в маленький темный закуток, приспособленный им под условную кухоньку.
Там стоит электрический чайник, рядом лежит пачка заварки. Когда выдастся свободная минутка, Курковский сам выпьет кружку сладкого черного чая. Но это будет часа через четыре, не раньше. А пока он достает из битком набитого пакета, стоящего на полу, заранее купленный хлеб, палку колбасы, сыр. Режет толстыми кусками, с палец толщиной, колбасу и сыр, кладет на хлеб. Бутерброды готовы. Возвращается в свой кабинет, открывает дверь в коридор и выходит к людям:
— Так, держите! По два берите. Всем хватит, берите спокойно. Вы брали? Возьмите.
К нему сразу тянется несколько рук. ..
Конечно, руководство в курсе о «благотворительных обедах», но смотрит на это сквозь пальцы: не будет Курковского, не будет и здравпункта. Во всяком случае, бездомные в этом уверены абсолютно. Один из посетителей довольно крякает: «Кто еще с нами, бомжами, так возиться будет? Никому мы не нужны!» В очереди согласно кивают: «Евгеньича не будет, все закроется», «Он один о нас думает», «Без него бы ничего тут не было», «Ни одного плохого слова сказать о нем не могу, только хорошие. Таких, как он, больше нет на всем белом свете».
Улица вынуждает людей стать грубее, нежным на ней не выжить. Улица вынуждает людей черстветь и защищаться, в том числе эмоционально. Тем удивительнее слышать теплые слова о докторе. Святым его, без преувеличения, называет каждый второй.
Есть у Курковского еще одна ипостась, о которой знают далеко не все его пациенты: отец Анатолий служит в одном из храмов в пригороде Петербурга. За активное участие в его восстановлении он получил благодарственное письмо. В 2015 году Анатолий Евгеньевич был рукоположен в диаконский чин, а в 2018-м в иерейский. Говорить об этом публично он не любит.
— Вы понимаете, каждый человек имеет свою меру. Штангист 200 кг поднимет, а нам хотя бы свой вес поднять или чуть побольше. И каждый должен нести, сколько может. Так и я несу, сколько могу. Внутренне мне еще ого-го сколько над собой работать надо. Со служителя же и спрос больше: ты уже не один спасаешься, а теми людьми, что идут за тобой. Не бывает так, что ты захотел и стал священником. Должны быть определенные моменты в жизни, как указатели, что тебя Господь ведет и это богоугодно. А взлеты и падения, конечно, есть у каждого.
Я вам скажу: мне помогает здесь то, что я верующий. А иначе, во-первых, со стороны больных очень много проблем. Я на приеме выкладываюсь. И внутри коллектива тоже бывают всякие сложности. И это все грузом на тебе лежит, а ты, как миротворец, думаешь, как сделать, чтобы все уладилось, чтобы и сам был работоспособный, и все это держалось, продолжалось дело. А люди сюда идут, конечно, с болями. Даже самым пьяным, которые самые наглые, не очень-то хорошо в тех условиях, в которых они находятся.
— Я своего потолка достиг. Чего мне дальше, на смену главным врачам идти? Зачем? Я не хочу ни карьеры, ничего. Даже персонал со мной разговаривает на равных, хотя я им всем начальник. Они знают: если что-то решу, я, конечно, скажу и старшего на место поставлю. Внутренний стержень у меня есть, просто я этого не проявляю, сдерживаюсь. Понимаете, все решают люди. Я не говорю, что я такая особенная личность, но я на своем месте: еще будучи студентом, помогал бездомным. У меня было видение от старца Николая дважды. Он говорил: «Работай, работай».
Пробую представить, каково это, когда в любой день со всеми просьбами, со всеми запросами и болезнями к тебе обращаются только взрослые бездомные. Бывает, что очень грязные. Бывает, что пьяные. Бывает, что от них невыносимо пахнет: и давно немытым телом, и гноем, и застарелыми болячками. Озлобленные, уставшие, разочарованные, махнувшие на себя рукой или отчаявшиеся, ненавидящие мир или обиженные на судьбу, приспособившиеся или готовые пробовать вернуться. Разные. Но всегда те, у кого в жизни что-то сломалось и никак не чинится. И вот они идут и идут нескончаемым потоком в здравпункт.
Анатолий Евгеньевич узнает их судьбы, запоминает и пропускает через себя. Успевает делать это за быстрой перевязкой или во время прививки.
Прием близится к концу, все, кому нужна была перевязка, уже ушли. Направления выданы, осмотры проведены. Осталось заполнить бумаги. В коридоре двое мужчин и женщина. Бывшая довольно бодрой утром, сейчас она просто спит, похрапывая. Мужчины громко вспоминают футбольные матчи и спорят о тренерах советской сборной. Медицинская помощь им не нужна, просто здесь и сейчас их никто не гонит и не дергает. Вот они и сидят. Курковский, конечно, в курсе, что в коридоре привал.
— Да, надо их выставлять. Но они после тюрьмы, понимаете. После тюрьмы с ними по-плохому нельзя.
Времени к четырем. В коридоре пусто, все пациенты разошлись: кто отлеживаться, кто собирать бутылки или искать ценные вещи на помойках, кто работать. Завтра все начнется по новой. А сейчас короткая передышка.
Есть инструкция, перечень твоих обязанностей – ты их делаешь, и можно так жить. А можно делать больше, это будет правильно. Если ты не будешь себя принуждать, если ты не будешь заставлять делать больше, зачем ты нужен?
— Вы их совсем-совсем не осуждаете?
— Я их жалею. Я знаю, что они тоже были когда-то детьми, были все хорошие. Меня могут возмущать их действия, эти драки пьяные… Знаете, может быть, раньше я и осуждал. Думал, что человек не должен так себя вести. Я в себе изживал это.
— Как это можно изжить?
— Когда за них молишься, уже нет места осуждению. Ты просишь, чтобы у них все было хорошо. Еще к этому прилагаешь усилия по своей части, по медицинской, то, что я могу сделать. По гуманитарной, по вещам, по всему. И тогда у меня осуждение потихонечку уходит.
В каморку заходит санитарка, просит помочь с цветком в ординаторской: нужно прибить гвоздь, на который она подвесит кашпо. Иначе пар от чайника долетает до листьев и вредит им. Курковский уходит «на спасение цветка», как он сам это называет.
И несколько минут я сижу в одиночестве. Когда возвращается, с места продолжает свою мысль:
- А вообще ведь Господь дышит, где хочет. И внутренние изменения в человеке происходят, только медленно. Но чтобы поменяться, надо захотеть. А желание… знаете, мало даже желания. Желание должно подтверждаться силами души.
Чай допит. Пряники съедены. Курковский убирает чашки, собирает со стола крошки в руку: «Птицам отдадим».
— Анатолий Евгеньевич, я все время слышу, что вы святой. Вы святой?
Смеется.
— Да какой я святой. Просто делаю, что могу.
Авторы: А. ДМИТРИЕВА , А. ЛЕШКО
Печатается с сокращениями.
По материалам: www.pravmir.ru
